Некогда Федор Васильев, остро сознававший неразрывность нравст­венного чувства человека с пониманием природы, писал Крамскому: «Если написать картину, состоящую из одного этого глубокого воз­духа и гор, без единого облачка, и передать это так, как оно в при­роде, то, я уверен, преступный замы сел человека, смотрящего на эту картину, полную благодати и бесконечного торжества и чистоты при­роды, будет отложен и покажется во всей своей безобразной наготе... Я верю в это, и потому прав, и никакие доводы не заставят меня думать иначе».

Эти устремленные к идеалу искусства мечты художника России, в чьем гении словно воплотилась юность ее передового демократи­ческого художества, получили подтверждение и углубление в твор­честве русских пейзажистов дореволюционной поры и советских ма­стеров пейзажа. Их искусство не только отражало мир, окружающий нового человека, но и конструировало этого человека, постигая его. Среди современных молодых последователей этой возвышенной тра­диции отечественного пейзажного искусства – традиции духовности, глубокой контактности с чувствами, переживаниями человека, мо­жет быть названо имя ростовчанина Валерия Кульченко, чьи работы на двух недавних больших молодежных вы ставках, проходивши в Центральном выставочном зале, были удостоены дипломов Министерства культуры СССР, ЦК ВЛКСМ и Союза художников СССР. Картины его запоминались стремлением к глубине образа, лиризмом, живописной найденностью при сдержанной цветовой гамме. Чаще всего то были градации серого цвета, в составе которого постепенно выявлялись обогащающие цвета, как бы поглощенные общим то­нам, – то тонущая, растворяемая в черноте ночи, загустевшая сине­ва вечернего неба, то вкрадчиво-приглушенная, смешивающаяся с ней блекло-теплая зелень степных трав. Высмотренность, правда живо­писного строя и предопределили притягательную способность небро­ских холстов. Кульченко словно 6ы улавливает живые запахи, звуки. Тихие шорохи в уснувшей степи, стрекот, дыхание остывающей зем­ли, едва ощутимая горечь дымка от невидимого костра – «Вечер в степи. Пастухи». Это, пожалуй, наиболее значительная работа ху­дожника, где отчетливо «зарегистрированы» особенности, крепнущие сильные стороны его живописного дарования. Стремление к проду­манной тонкости живописного решения, органичная, найденная пла­стика холста, его выявляемые все более определенно и верно ритм, пространственная и цветовая организация при умении почувствовать и передать не зафиксированное, а как бы уплывающее состояние природы, на которое душа человека отзывается звучанием потаенных чувств. Приметно здесь и пристальное, подробное внимание к жиз­ни света, который, не заполняя, не захлестывая картину, струится в глубине ее живописной фактуры. Так высвечивается форма пред­метов, передавая выразительность ее бытия в пространстве, среде, зовя человека прислушаться к себе и миру, помогая художнику в до­стижении главного - контакта со зрителем-современником, невоз­можному без такого скрытого, но властного резонанса. Кульченко сам четко это формулирует: «Холст должен завораживать, не превра­щаясь при этом в загадку, ребус, не способные апеллировать к ду­ховному в человеке; должна возникать тайна холста. Он должен иметь жизнь внутреннюю». Как мы понимаем – речь идет о тайне, причастной чувствам человека и возникающей ради выражения их. Движение к этому интересно прослеживается в вариантах «Пастухов» – от первоначального светло-холодного, весеннего, к ясно‑открытому, цветному, летнему, до сумеречно-осеннего, сложного по настроению. Много значит и небо в картинах Кульченко для созда­ния этого настроения – в общем аккорде отражения состояния при­роды, в сотворении живописью звука, откликающегося в человеке. «Небо голубое, – говорит художник. – Да! Но ведь вдуматься – небо это окно в космос, в бесконечность и – их частица, сопричаст­ная нам, начало нашего пути в нее. Поэтому цвет здесь должен иметь несколько «этажей» в глубину». Именно с этой целью, например, низкое небо над ночной степью с отарами и пастухами как бы стре­мился соприкоснуться с беспредельностью пространства. Оно про­должается за верхним краем холста сочетаниями темно-синего, пе­пельно-оливкового, холодно-серого, сложными, несколькими трево­жащими сопоставлениями отчетливых, более темных густых и про­светленных, открывающих глубину пятен. Для этого полоса неба будто круглится, тоже уходя за край картины и оставив в ней по­средниками между землей и дальними мирами летучие облака, сле­дящие за работой речного катерка – человечьей нашей работой! – и с нею соизмеряя и свою скорость – «Пейзаж с катером». Небо опрокинуто в разливы реки, расцвечивая ее тика плещущее зеркало калейдоскопом бликов лазури, синевы, смешивающихся с золотисто­-багрово-зеленым отражением осеннего наряда земли. Все это заклю­чено в раму широкого окна, объединяя жилье человека, Вселенную и природу, – «Осенняя мастерская».

Эта работа – характерный для творчества Кульченко симбиоз пей­зажа, интерьера и натюрморта, дополняющих друг друга, предстаю­щих более емкой художественной формой. Бытие человека теперь продолжено в природе, которой в общем строе художественного образа отведен благодарный труд - поэтичнее и точнее выражать думы, радости, замыслы, заботы человека, неохватность его горизон­тов. Наиболее интересная, глубокая по настроению работа этого плана – «Окно в Гурзуфе» - была показана на обеих названных мо­лодежных выставках. Холст, собравший градации приглушенного, уведенного в глубину или высветленного синего, убедительно проил­люстрировал определенную живописную позицию автора: «Цвет – не краска предмета, а философия, внутренне звучащая. Работа над цветом – самое для меня ответственное и самое трудное».

Композиционно картина четко поделена на три части, что помогает более последовательному, полному прочтению изображенного. Слева две сидящие на балконе дома чеховского времени чайки словно зовут мечтаю в те светлые дали, образ которых душа наша бережет с дет­ства. Кипарисы в центре стоят символом Крыма и силуэтом вечности, бессмертия... Справа выделяется ярким бликом, сфокусировавшим таинственное свечение моря, графин с водой на венском гнутом сто­лике, родня в единой конструкции, живописной структуре большую и малую формы, мир природы и причастное человеческому быту, из которого здесь главное – стены, бывшие свидетелями прекрасной и печальной жизни таланта. В варианте, возникшем по первому впе­чатлению, картина была светлой, дневной, однако по мере осознания автором задуманного, кристаллизации замысла, краски набирали сумеречности, тишины, несуетности и пейзаж за окном крепче свя­зывал живописный образ с грустными мудрым миром чеховских ас­социаций, которыми был взволнован и захвачен художник. Молча­ливо-мелодичная синева морского вечера зазвучала нотой реквиема, памяти-печали о великом писателе.

Чехов, Бунин, Шолохов, Блок, Хлебников. Их творчество, их образы помогают художнику искать и находить собственную мелодику рас­сказа о южной земле России, о степи. Много ездит Кульченко и по древним русским городам, сказочно-добрая и величавая архитектура которых будто живою плотью истории дополняет открываемое ему искусством замечательных художников. Рублев, Дионисий, Венециа­нов, Сорока, Васильев, Саврасов, Левитан, Павел Кузнецов, Дре­вин... «Вершины, которые волнуют всегда, – говорит художник и продолжает: – Рембрандт, Тициан, Веласкес...»

Точности осознания своих возможностей, натиску требовательности к себе конкретно и более всего учит художника работа рядом со сверстниками, ровесниками, современниками, товарищами по искус­ству на творческих дачах Союза художников СССР. Там началось дисциплинирующее стремление к монохромности, там, достигнув предела, обнаружило свою преграждающую поиск узость плоскост­ное построение холста. Там углублялась понимание образности. «Самое трудное, – говорит Кульченко, – обобщать, не перегружать вещи. А как не просто бывает порою выбросить какую-то деталь, хотя жертвовать красивыми местами, случайностями приходится до­вольно часто. С другой стороны, выбрасывая, легко вы холостить вещь. И нужно найти золотую середину между натурой и образным строем». В настоящее время недавняя тенденция к цветовой ограни­ченности, обусловленная, конечно, более всего поисками индивиду­ального живописного ключа, адекватно близкого мировосприятию, творческому и душевному складу художника, целенаправленно сме­няется в живописи Кульченко большей цветностью, четко, однако, ограниченной палитрой земляных красок. Живописец серьезно занят при этом задачами чистого ремесла, озабочен не одной живописной выразительностью своих работ, но и прочностью красочного слоя. Задачи грунтовки, совместимости красок решаются им, явившись определенной частью работы при создании картин, датированных 1977 годом, – «Гроза на Дону», «Донская станица», «Степь. Вечер».

Эти же работы четко выявили и то, уже ранее намечавшееся, обстоятельство, что все отчетливее становилась главной тема родного До­на, оформившая для себя и особенную красочную палитру. Худож­ник говорит: «Донская тема становится для меня все более важной. Тот мир, в котором я родился и который меня окружает, мне особенно близок, понятен, а еще и внутренне прочно связан с тем, что мне хотелось бы рассказать в своих картинах. Я не вижу контакта со зрителем вне пейзажа.

Поэтому мир донских степей, речных: разливов, жизни наших станиц я и стремлюсь донести до зрителя, как можно меньше растеряв по пути. Я родился как человек и художник среди верб, Дона, терна, балок, полыни, затонов. И все это волнует меня, полно для меня смысла и содержания. И мое убеждение, что, только любя мир, в котором живешь, можно быть человеком. И – полноценным художником».

Да, не простой это путь – от сердца и мыслей художника, от первой искры вдохновенья до образа, до картины.

В тишине, словно бы все густеющем покое золотисто-лилового вечера, в сложном свеченье излюбленных художником сумерек (на этом хол­сте – сияюще-ранних, еще захвативших закат) медленно, размерен­но-торжественно идет стадо. Мечтательно проплывает девчоночья фигурка. Ряды по-нынешнему добротных каменных кат за высокими заборами на заднем плане, отгораживая пространство картины от бескрайнего, ветрам подвластного степного простора, творят особен­ный, прочный уют, наполняют картину настроением отдохновенья после горячего трудового дня. Тем особенным вечерним сельским настроением, что так радует усталого человека предчувствием встречи с близкими, неспешной доброй домашней беседы, когда всем жаждется излиться, поделившись всем, что накопила за день, душа. Так картина, по-кульченковски, постепенно раскрывает главное в себе – подтекст, настраивающий зрителя на душевное сопережи­вание. А оно рождено тем, что все изображенное стремилась соприкоснуться с внутренним в человеке, а через это - проникнуться ощу­щением извечности, беспредельности, мудрой повторяемости бытия. В «Грозе на Дону» продолжено читавшееся в «Пейзаже с катером» сотрудничество человека и природы. Там маленький катерок у подножия сотворенных стихиями мироздания утесов, будто под надзо­ром любознательных облаков, делал на речной дороге малую и нуж­ную работу. Здесь такой же неторопливый трудяга-катер возникает из-за песчаных отвалов, будто соединяя - сравнивая работу людей на ближнем, вздыбленном, отстраиваемом берегу речного затона с извечным трудом природы, орошающей теплым ливнем зеленые холмы другого, дальнего берега.

И все же при всей прочитываемости образа, именно в связи с этой работой нужно заметить, что отнюдь не все одинаково удачно в твор­честве молодого ростовского художника. Мы проследили в основном позитивные тенденции, но можно было говорить и о непрочности, недостаточной сконцентрированности композиции в отдельных работах, об ошибках в решении переднего плана (быть может, этим и объясняется большая удачливость «симбиозных» вещей, где пер­вый план представляет собой небольшой фрагмент интерьера, легче выстраиваемый, живописно решаемый как бы отдельно, упрощенно). Отсюда неизбежны и общие нарушения цветовой гармонии картины. Но в целом перед нами художник, безусловно интересный, имеющий что сказать о жизни и для этого не боящийся ставить задачи подлин­ной образности и обдуманно, увлеченно, серьезно и добросовестно стремящийся их решать. Последние работы В. Кульченко, подошед­шего к поре зрелости, определенно говорят, что направленность его поисков, вся обдуманная, терпеливо и планомерно организуемая живописная лаборатория воплощается ради овладения главной и лю­бимой темой – красоты родного края, кровной, ненарушимой связи душевного строя человека с благословенным миром природы, родной земли, труда на ней, вознаграждаемого духовной наполненностью, счастьем.

Эльвира Попова

Советская живопись

‘76/77